Непристойный танец - Страница 22

Открытка была французская, картинка изображала какой-то из многочисленных эпизодов ратных подвигов Наполеона Бонапарта, а отправлена она из французского же портового города Гавр. Однако писавший, несомненно, владел французским скверно, да и почерк изобличал человека, не привыкшего к долгим занятиям эпистолярией. В нескольких корявых строках сообщалось, что пишущий пребывает в Гавре, каковой скоро собирается покинуть, и выражает надежду, что в «следующем месте» все пройдет прекрасно. Подпись опять-таки не французская: Джон Грейтон. Что наталкивало на мысль об англосаксе.

В заключение Сабинин распечатал адресованное ему письмо. На хорошем немецком, подписанное: «Тетушка Лотта». Короткое и неинтересное, написанное скорее из вежливости и посвященное бытовым пустячкам.

И потаенный его смысл, то зашифрованное сообщение, что таилось за пустословием немецкой тетушки, тоже был неинтересен, поскольку не содержал ни новостей, ни каких-либо деловых предложений. Краткая весточка о том, что все остается в прежнем своем состоянии. Досадно, конечно, но ничего тут не поделаешь…

– Ничего не поделаешь… – пробормотал он себе под нос.

И остался сидеть, держа распечатанное письмо на коленях. В пансионат входить не хотелось – ввиду некоторых особенностей сего домика, заставлявших даже отнюдь не слабонервного человека зябко поеживаться…

За время пребывания здесь он невольно проник если не во все, то уж по крайней мере в главные секреты внешне мирного и благопристойного заведения, руководимого паном Винцентием – высоким, изысканно вежливым рыжеусым поляком с блестящим, словно только что отлакированным пробором.

После его прибытия еще несколько дней сюда съезжались постояльцы – все, как на подбор, молодые, крепкие ребята. С первого взгляда было ясно, что они, элегантные на вид, внешне порой напоминавшие самую натуральную «золотую молодежь», тем не менее вышли из тех слоев общества, где золота не видели и в руках не держали. Многих, полное впечатление, буквально в последние дни кое-как приучили к манишке, запонкам, манжетам, брюкам дудочкой. Вот только поднимать их на смех не следовало – эти молодые люди, опытные эсдековские боевики, успели натворить на просторах Российской империи столько, что элементарный практицизм заставлял относиться к ним уважительно. За каждым тянулся приличных размеров шлейф из эксов, перестрелок с полицией, убийств и взрывов. Сабинину они напоминали молодых красивых зверей – в том смысле, что к смерти и крови относились как раз с наивной естественностью дикого зверя…

Когда съехались все ожидавшиеся, на сцену как раз и выступил товарищ Козлов, коренастый и красивый молодой человек с длинными, гладко зачесанными назад русыми волосами, – спокойный, изящный, похожий скорее на светского франта по рождению (каким, есть подозрение, в прошлом являлся), нежели на заведывающего «нижней палубой» пансионата, лёвенбургской школой бомбистов.

Студентом этого специфического учебного заведения оказался и Сабинин – помимо воли, но кто же тут интересовался его мнением и желаниями?

Под пансионатом, как вскоре оказалось, размещался обширный подвал из нескольких комнат, где под старинными сводами вместо бочонков с вином и съестных припасов размещались столы и полки, уставленные устрашающим количеством колб, банок и всевозможных лабораторных приборов.

Учение началось с самых мирных вещей: черчение, измерение объема кубов и цилиндров, знакомство с лабораторными инструментами, решение задач на объем и вес. Но в один прекрасный день товарищ Козлов, поставив на стол небольшой картонный цилиндр, весьма буднично заявил:

– Вот так, товарищи, выглядит ручная бомба нашей конструкции. Картонный корпус заполняется взрывчатым веществом, туда же вкладывается запальник…

И все поняли, что подошли к сути дела.

Их учили правильно раскраивать и резать специальный толстый картон, предварительно рассчитав форму и размер оболочки – в зависимости от того, какой взрывной силы требовался снаряд. Затем занялись запальником, «душой снаряда», по лирическому сравнению Козлова. Задачка была труднейшая. Запальник должен точно соответствовать весу и объему бомбы – отсюда точнейший расчет и сугубая тщательность в работе. И невероятная осторожность в обращении. Запальник являл собою не столь уж хитрое изобретение – всего лишь запаянная с обоих концов трубка с серной кислотой, но, окажись он запаян плохо, мог в любой момент воспламениться сам по себе. Учитывая, что взрывчатые вещества хранились тут же, последствия представить несложно…

Каждый не за страх, а за совесть проверял запальники, которые мастерил. Проклятую трубку полагалось изо всех сил трясти после пайки, чтобы убедиться, что кислота не просачивается. Ежели после нескольких минут этих упражнений содержимое не вытекало, запальник на три-четыре дня оставляли лежать на ватке, пропитанной особой легковоспламеняющейся смесью. Коли ватка в итоге так и не вспыхивала – изделие считалось доброкачественным.

Однако неугомонный товарищ Козлов однажды придумал довольно тяжкое испытание…

Он вошел в мастерскую своей обычной, слегка развалистой походочкой, одетый в новенький и элегантный, только что от хорошего лёвенбургского портного костюм. Подошел к столу, в своей обычной чуточку небрежной манере взял чей-то запальник, повертел. Обвел «студиозусов» взглядом, и в глазах сверкнула этакая дьявольская искорка…

– Ну-с, отлично, запальники проверены, я вижу… – сказал он небрежно. – Теперь вот что… Разбейтесь на пары. Каждый в карман по запальнику – и шагом марш за город, на бывший артиллерийский полигон. Пешком, товарищи, пешочком… Я впереди, все остальные за мной. Дистанция меж парами – пятьдесят шагов. Всем ясно?