Непристойный танец - Страница 20

Проводив взглядом уезжавшую вдаль конницу, он повернулся к воротам и обнаружил, что был не единственным, кого привлекло прохождение эскадрона. Конечно же, герр Обердорф, сутулясь и опираясь на сучковатую палку, печально взирал в том же направлении.

Колоритнейший был старикашка, один из последних ландскнехтов того столетия, когда ландскнехты, в общем, стали вымирать, иначе говоря, века девятнадцатого. Неисповедимыми судьбами этот чистейших кровей австрияк угодил в ряды прусской пехоты, с которой проделал датский поход, где заслужил два солдатских крестика, один за храбрость, а второй, гораздо более редкий, за десант на остров Альсен, а также медаль в честь австро-прусского боевого единения. Потом он оказался-таки в армии родной державы, на сей раз в кавалерии, каковая была разбита под Кёнигрецем (за что, понятное дело, ни крестами, ни медалями не награждали). Один бог ведает, что там шептала молодому Обердорфу его непоседливая душа, но несколькими годами позже он опять появился в шеренгах пруссаков, колошмативших на сей раз французов под Седаном, – и вновь удостоился бронзовой медали. Потом опять была Австрия, долгая служба мирного времени и в конце концов прозябание в роли старшего дворника доходного дома. На деле старик к несению какой бы то ни было службы был уже решительно неспособен по причине дряхлости; владелец дома, совершенно как его русские собратья, попросту находил особый шик в том, что по двору его владения ковыляет увешанный регалиями ветеран. Так престарелый герр и доживал век – с австрийским военным пенсионом и прусскими наградами.

Вот с кем Сабинин охотно бы поговорил – как-никак это был живой свидетель и участник тех славных сражений, о которых доводилось лишь читать в серьезных трудах военных теоретиков. Однако он, заезжий болгарин, никак не мог показывать перед стариком свое очень уж близкое знакомство с военным делом и военной историей – откуда оно у вечного студента, повесы не без некоторых средств, до сих пор так и не пристроенного к серьезному делу? Увы…

Он полуотвернулся от проезжей части и, лениво ковыряя концом трости щель меж плоскими булыжниками, краем глаза наблюдал, как престарелый здешний цербер беседует с почтальоном в форменном австрийском кивере. По этому почтальону вполне можно было сверять часы изо дня в день, вот что значит немецкий порядок, хотя австрияки, если беспристрастно разобраться, немцы вроде как бы и второсортные. Особенно это касается их наречия под названием «хохдейч». Сабинин не сразу и смог понимать старика Обердорфа, но помаленьку наладилось…

Точно рассчитав момент, когда Обердорф, церемонным кивком распрощавшись с почтальоном, поплетется к воротам, Сабинин двинулся ему навстречу, и они столкнулись нос к носу словно бы невзначай – по крайней мере старик именно в случайность и должен был верить…

– О, герр Трайкофф… Вам, кстати, письмо.

– И вся остальная корреспонденция, насколько я понимаю, в пансионат адресована? – непринужденно спросил Сабинин.

– Да, именно.

– Давайте, я отнесу, – сказал Сабинин, с той же непринужденной, дерзкой вежливостью вынимая из рук старика тоненькую пачку конвертов и открыток. – К чему вам утруждать себя? Вы, как-никак, не юный посыльный, вы человек заслуженный…

Первым делом он бросил быстрый взгляд на адресованное ему письмо. Адрес написан по-немецки уверенным, четким почерком образованного человека, совершенно незнакомым: название пансионата, фамилия, приписка по-французски: De la part d’un ami devoue le vos amis.

– Дама, герр Трайкофф, я полагаю? – в приливе старческого любопытства поинтересовался Обердорф. – Вы не могли скрыть радость.

– Вы удивительно догадливы, герр Обердорф, – весело сказал Сабинин. – От вас ничто не укроется… Наконец-то… Да, вот что мне пришло в голову, – добавил он елико мог небрежнее. – Если у вас нет возражений, в дальнейшем я буду забирать у вас всю корреспонденцию, адресованную в пансионат. И друзья меня об этом просили, и личные причины имеются… А вам за труды я буду платить крону в неделю. Сегодня как раз понедельник…

Он вынул серебряный кружочек, где на одной стороне красовался профиль короля и императора в лавровом венке, прямо-таки античном, а на другой – высокая австрийская корона, на взгляд Сабинина, смахивавшая скорее на шапку какого-то из азиатских народов. Каковое мнение он благоразумно удержал при себе, чтобы не войти в контры со здешним законом об оскорблении величества.

Старикан принял серебряную монету с величайшей охотой, даже заулыбался:

– Меня это вполне устраивает, герр Трайкофф… Почтальон приходит в половине одиннадцатого…

– Да, я уже успел заметить. Я буду выходить к вам именно в это время. Мы, болгары, тоже умеем быть педантичными.

– Должен вам заметить, господин Трайкофф, что вы напоминаете скорее немца, – льстиво заявил Обердорф, очевидно, считавший своим долгом пред лицом столь щедрой платы проявить и должную угодливость. – Те болгары, что здесь жили до вас, выглядели совершенно иначе: всклокоченные брюнеты, платье на них всегда сидело крайне дурно, галстуки завязаны криво, они постоянно шумели, махали руками, от них, простите, пахло чесноком…

– Ну, среди нас встречаются самые разные люди, – сказал Сабинин, немного встревоженный этими этнографическими наблюдениями старикашки. – И брюнеты, и блондины – как и среди немцев. Одни воспитаны хорошо, другие плохо, вот и всё…

– О да, я понимаю. Вы – совсем другое дело. Вы ведь были офицером, герр Трайкофф?

– Почему вы так решили? – спросил Сабинин, чье хорошее настроение мгновенно улетучилось.